Даже не верится, что Вовке уже 2 года, даже чуть больше. Удивительно, что все сомнения, которые одолевали мою голову 1,5 года назад, улетучились. Улеглись страсти окружающих в отношении меня и Вовки. Все реже задаются странные и бестактные вопросы. Общий шок прошел. И наша жизнь вошла в привычную колею.
Я все время удивляюсь, как это мы так жили, без этого кудрявого кареглазого малыша. Он удивительным образом объединил нашу семью. Даже скептически настроенные родственники безоговорочно приняли и признали Вовку.
Вовка по какому-то совпадению очень похож на меня и моих детей, но отличается от них по характеру. Возможно, именно это и привлекает к нему, вызывает интерес, заставляет нас всех меняться. Вовка - крепкий мальчишка с необыкновенными кудряшками, из-под которых смотрят темно-карие, практически, черные внимательные глаза. У него сильные ловкие ручки, он умеет отверткой вывинчивать болты из мебели, подражая старшему и среднему брату, аккуратно стучит молотком по гвоздику. Помогает Мише и Маше лепить из пластилина. Плотные прямые крепкие ноги Вовки – это ноги футболиста. У него даже прозвище Вовка-Марадона. Он гоняет мяч так ловко и умело, будто его специально учили. Старший сын – Саша – занимается футболом много лет и то говорит, что Вовка очень умело ведет мяч, перекатывая его от ноги к ноге, не останавливаясь при этом ни на секунду, делает передачу. «Его надо отдать в футбольную секцию,» - заключил старший брат, после того, как Вовка пробил его оборону на воротах.
Еще Вовка танцор. Его второе прозвище: «танцор диско». Стоит только зазвучать музыке (особенно восточной, цыганской, индийской или современному рэпу), Вовка встает в позу: чуть присев, прикладывает левую руку тыльной стороной ко лбу, отводит правую в сторону и начинает кружиться, ритмично приступая ногами в такт музыке. Он кружится, словно дервиш, постепенно раскрывая левую руку и зажмуривая от удовольствия глаза, потом поводит плечами и хлопает руками по коленям. «Мам, кто его научил так танцевать?» - спрашивает меня Маша. Я не знаю, наверное, это что-то врожденное, его точно никто не учил.
Страсть Вовки – это лошади. Лошади – наше все. В парке Кулибина девчонки, которые катают детей на лошадях, Вовку уже знают. «Вон наш наездник идет!» Вовка подходит к лошади, рядом с которой кажется махонькой букашкой, бесстрашно гладит ее по морде, обнимает на ногу и тихо говорит: «Моя иго-го». В седле сидит ровно, как вкопанный, спину держит, гордо смотрит по сторонам и отвергает всякое посягательство страховки и поддержки.
А еще Вовка настырный и хитрый и этим отличается от моих детей. Он всегда добивается того, чего хочет. Если не получается добиться желаемого просьбой, плачем, воем, криком: «Ты похой!» (ты плохая, мама!), то он почти всегда получает желаемое хитростью. Например, из-за кашля не дала ему мороженое. Он сначала просил, потом хныкал, потом пытался ворваться в морозилку, но вскоре понял бесполезность своих попыток и ушел играть, поругивая меня. Минут через 15 слышу, как хлопнула дверца холодильника. Вовка быстро промчался по коридору мимо моей комнаты. «Сейчас кто-то пойдет стоять в углу!» - вырывается у меня, и я следую за маленьким воришкой. В «большой» комнате на полу играют Миша и Маша, а Вовка им активно помогает. Мороженое в руках у озадаченной Маши. Вовка стоит, как ни в чем ни бывало, показывает мне пустые руки, смотрит на меня абсолютно честными неподкупными глазами и говорит: «Это не Вова, это Пася (Маша), Пася очет (хочет) моозиное (мороженое)». Мишка смеется: «Вот хитрюга! Не ругай его, мам, мы с Машей съедим, а ему только лизнуть дадим.»
Вообще дети мне очень помогают в воспитании Вовки. Удивительно, но мои малыши сразу повзрослели, почувствовали себя ответственными за младшего брата. Миша преодолел свою ревность. Он взял над Вовой шефство, учит его правильно играть машинками, собирать железную дорогу, строить майнкрафт из лего. Маруся – настоящая старшая сестра. Она помогает Вове одеваться, умывает его, ругает за пролитое молоко, объясняет, как играют с кукольным домиком и пеленать кукол. Я уж не говорю про Сашу, он человек взрослый, серьезный. У него проявляются черты главы семьи. Как-то во время нашего с ним задушевного разговора на кухне, когда дети уже легли спать, он мне признался: «Я и не думал, что во мне есть отцовские чувства. Вовка такой маленький, такой беззащитный, такой прикольный. Хочется его тискать и баловать. А еще покупать ему подарки. Как же быстро летит время, когда-то и Миша с Машей были такими же…» Мой удивительный добрый и взрослый сын, как я счастлива, что ты у меня есть. Если бы не Саша – я бы не смогла сделать все то, что сделала в моей жизни. Он, помимо учебы, не тяготится присмотром за детьми, пока меня нет, не брезгует поменять памперс Вовке, отказывает сходить в магазин или в детсад. Получив на 23 февраля от средних поделку после концерта в садике, пришел домой, поставил ее на полку и заявил: «Никогда бы не подумал, что мне будет так приятно получить картонную поделку. Теперь я понимаю, почему ты так радовалась моим подаркам тебе.»
Вовка делает меня лучше. Я стала добрее, спокойней. Я воспитываю его не так, как старшего или средних. У меня как будто появилось больше терпения, больше мудрости. Я больше смотрю, наблюдаю, следую за ребенком, а не бегу впереди него. Возможно, это еще и возраст, и опыт. Я нахожу время просто взять Вовку на руки, прижать к себе. Он замирает, слушая мое сердце. Я чаще беру на руки моих двойняшек. Наверное, я не додала этого в их крошечном возрасте – у меня не хватало рук, чтобы взять обоих сразу. Теперь я откуда-то беру время на то, чтобы прижать каждого к себе, провести вместе несколько минут, только с ним, с одним. Я чаще стала говорить детям, что я их люблю, уважаю, ценю, горжусь ими. Мне нравится, когда я зарываюсь рукой в богатых вихрах старшего. Он тоже полюбил время, которое мы уделяем друг другу. Иногда он прислоняется головой ко мне на плечо, совсем как маленький, и замирает на несколько секунд. С появлением Вовки у меня как будто появилось больше времени на семью. Иногда мне кажется, что время ускользает, а надо успеть еще очень много всего. Но самое главное у меня есть – это мои дети!

Разрешение на Рождество

Мне позвонила коллега из другого родильного дома и попросила родоразрешить свою знакомую. К ним она не успевала — намечалось профилактическое мытье. Я с радостью согласилась.
Марина оказалась крупной дородной приятной женщиной с большими серо-зелеными глазами. Зубной техник. Но, как и водится у медработников - все сложно: поликистоз яичников, за плечами 10 лет бесплодия, 2 лапароскопии, бесчисленное множество гистероскопий, стимуляция, подготовка к ЭКО и вот внезапная беременность. Почти всю беременность лежала на сохранении, поправилась почти на 20 кг, давление иногда пошаливает. Короче, всего помаленьку. Несмотря на все это, Марина была оптимисткой, улыбалась и успокаивала меня. В 37 недель она легла в роддом (в то время еще лечила отеки, боясь присоединения преэклампсии). Оказалось, что мальчишка, довольно крупный, улегся в тазовое предлежание. УЗИ предсказало почти 4 кг и я приняла решение, что будет кесарево сечение, осталось только решить когда.

Марина была любимицей отделения. У нее были безобразные вены, точнее их просто не было, акушерки попадали с капельницей только с 5-й попытки, но Марина отшучивалась и обещала похудеть, когда придет в следующий раз за дочкой. Она не жаловалась на питание, ежедневно взвешивалась и измеряла давление без напоминаний. В общем, с ней совсем не было проблем.

В понедельник Марина сходила еще раз на УЗИ, плацента созрела, и я предложила операцию на вторник. Она замялась. «Я бы хотела в среду, там такая дата хорошая. Можно?» «Да можно, конечно.» На самом деле, я не люблю перекладывать даты операций, но в данном случае один день не решал ничего. Все так думали…

Утром в среду моя интерн бодрым голосом доложила мне, что все у всех хорошо. Три пациентки в отделении ожидают плановой операции. Сразу после конференции меня отвлекли на совещание, обязательное для всех заведующих, с которого я смогла вырваться лишь к Марининой операции. Марина уже лежала на операционном столе. «Давайте скорей!» - командовал анестезиолог, - «У нее синдром сдавления». Я намылась. «Ну, как дела? Как малыш? Шевелится?» - спросила я. «Да, все в порядке, сейчас затих, наверное, боится!» - засмеялась Марина.

Я поняла, что что-то не так, сразу, как разрезала матку. Воды были темно-зелеными, дотронувшись до ножки ребенка, я отдернула руку: кожа облезла, сошла слоем, словно у только что сваренной курицы. «Что это?» - прошептала в ужасе интерн. «Это мертворождение,» - стараясь соблюдать спокойствие, ответила я. Извлеченный ребенок лежал на пеленке. Жизнь покинула его несколько часов назад. «Как же так, я же слушала ее сегодня!» - интерн плакала. «Так бывает, именно там, где не ждешь. Кажется, что слышишь, любой акушер бывал в такой ситуации», - отвечала я, машинально заканчивая операцию. «Что я ей скажу? - думала я. - Что я ей скажу, когда она проснется (хорошо, что общий наркоз, хорошо, что она не слышит всхлипываний интерна). 10 лет труднейшего пути к материнству, и вот такой результат...»

Два часа, пока Марина спала после операции (спасибо анестезиологу), я сидела в своем кабинете и думала, какими словами все объяснить. Ведь она спросит — почему!!! А если бы вчера! Если бы вчера ее прооперировать — то ребенок был бы жив и здоров! Один день! Проклятый один день! И зачем я согласилась перенести дату, ну зачем!!! Мне хотелось кричать, хотелось выть, хотелось разорвать себя на части от бессилия что-либо изменить.
Причина смерти была мне понятна при первом взгляде: тромбоз пуповины — крайне редкое фатальное осложнение беременности, никто не знает причин, никто не умеет профилактировать, никто не может диагностировать начало… Господи, но почему у нее!!! Зазвонил телефон, в трубке голос дежурной анестезистки сообщил, что женщина проснулась, спрашивает об Артеме, своем сыне. «Я сейчас подойду!»

Не спрашивайте меня, какими словами, не спрашивайте меня, как. За долгие годы работы в акушерстве я научилась сказать, объяснить, принять истерику. Надо сказать, что Марина как-то очень спокойно восприняла то, что я сказала. А в конце добавила: «Я и не верила, что у меня будет ребенок...» «Он обязательно будет», - ответила я, - «Надо разобраться, почему это случилось. У Вас есть мой телефон. Позвоните мне, когда соберетесь с силами.»

Я не думала ее увидеть снова, хотя каждый раз молилась, чтобы Марина когда-нибудь все же родила малыша. Спустя месяц, я сидела на конференции и слушала докладчиков из Москвы. В перерыв подошла к председателю — профессору, академику с мировым уровнем — и, набравшись храбрости, спросила о причинах пуповинного тромбоза. Он развел руками, сказал, что причина неизвестна, это случайность, впрочем, в его практике была пара случаев повторения тромбоза пуповины у одной и той же пациентки. «А не мог ребенок унаследовать склонность к тромбозам от родителей, если они оба имеют схожие мутации?» Он улыбнулся: «Вы знаете, порой, безумные мысли ведут к великим открытиям».

Просматривая список пациенток сегодняшнего приема, я увидела ее фамилию, предпоследняя. Прошло только полгода после бесполезного кесарева сечения. Я почти перестала себя корить за это. И вот предстоит встреча. Я нервничала. Марина зашла в кабинет в какой-то ослепительной воздушной блузке с красивым узором. Я даже не узнала ее, она вся светилась изнутри. В руках у нее был букет чайных роз. За Мариной вошел и ее муж Сергей. Они улыбались.

«Это Вам!» - протянула она цветы. «Мне? За что?» - изумилась я. «Как за что — за то, что оперировали меня, за то, что все хорошо зажило. Я ходила на УЗИ, мне сказали, что все идеально и можно снова планировать ребенка». «Да, только оперировала я Вас зря», - сказала я с нескрываемой досадой. «Зато посмотрели, как там у меня внутри, да еще кисту убрали. И вообще неизвестно смогла бы я родить такого большого мертвого ребенка.». «Ну Вы оптимистка, Марина, конечно!» Дальше мы долго говорили о причинах произошедшего, и я высказала свое предположение о семейной склонности к тромбозам. Оказалось, что у Марининой мамы было три выкидыша, а отец Сергея умер в 40 лет от инфаркта. Это усилило мое предположение. Упиралось все в то, что обследование обоих супругов стоило очень дорого. «Ничего, мы продадим кроватку и коляску, а Бог даст — купим потом. Теперь уж заранее ничего не будем покупать. Сначала обследуемся, как следует.» Когда они ушли, у меня осталось некое послевкусие, я четко ощутила, что теперь не смогу нормально жить, пока у Марины не родится ребенок, пока она не даст мне разрешение на свободу от тяжких мыслей и угрызений совести.

Через 3 недели Марина принесла мне результаты исследования себя и мужа. Она была заметно расстроена: «Там почти все результаты красные, и у меня, и у Сережи. У нас не будет детей, да?» Если честно, то результаты повергли меня в шок: 9 из 12 идентичных мутаций, т.е. одинаковых у нее, и у него. «Вы не родственники?» - спросила я. «Нет, мы вообще из разных концов страны». «Удивительно! Могу только предположить, что Ваш ребенок взял все доминантные мутации и погиб от тромбоза. Это лишь предположение, но мы попробуем вести Вашу беременность на современных гепаринах. Хотелось бы верить, что это поможет.»

Еще год мы терпеливо с Мариной пытались заставить яичники произвести яйцеклетку, но все тщетно: поликистоз прогрессировал, и надежд на беременность оставалось все меньше и меньше. «Марина, давайте готовиться на лапароскопию, надо опять прижигать кисты, иначе даже ЭКО не поможет. Я понимаю, что это будет уже третья, но я не вижу других способов.» Марина посидела, подумала. «Знаете, я должна съездить в одно место. Не знаю, как Вы к этому относитесь.» Она назвала имя святого, мощи которого находилась в одном из монастырей области. «Я считаю, что дети раздаются на небесах, - ответила я. - Поэтому делайте все, что велит Вам сердце. Все будет нелишним в данной ситуации.»

Это было в ноябре, и Марина исчезла. Честно говоря, я решила, что она опустила руки или ушла к другому врачу. И все же мысль о ней меня не покидала. Каждый раз, приходя в консультацию, я с надеждой смотрела в список пациенток, но ее не было.
В майские праздники, получив за последние 5 лет несколько выходных подряд, я сидела на даче и лениво ковырялась в грядках. Я вообще неумелый садовод, моего усердия хватает лишь на то, чтобы посадить все, что задумала. И вот в самый захватывающий момент посадки очередной партии семян, раздался телефонный звонок. «А у меня положительный тест!» - сообщил радостный голос Марины. Сначала кипяток, потом ведро ледяной воды выплеснулись мне на спину. «Как же я счастлива»!

Через неделю она сидела у меня на приеме и рассказывала, что делала эти полгода. «Я все неправильно делала в этой жизни, - говорила она. - Я тогда поехала к мощам, как и говорила Вам. Так вот меня встретил старец, говорят, его увидеть только за счастье, он почти ни с кем не общается. И вот вышла я из храма, а он взял и подошел ко мне и говорит: «Чтобы получать — надо спросить разрешение, а не выпрашивать. Иди теперь!» И хитро так улыбнулся в бороду. Хотела я его спросить, что за разрешение, и как его получить, да он повернулся и ушел. А еще вспомнила Ваши слова, что дети на небесах раздаются. Вот тогда и решила, что надо просто подождать и молиться.» Я часто такое слышу. Бесплодные женщины — это особый род женщин, через всю жизнь у них пролегает боль, обида, уверенность в несправедливости мироустройства. Часто испробовав все, что может предложить медицина, они бросаются в другую крайность и просто годами ничего не делают, просто ждут, молятся, объезжают множество святых мест и мест силы. Далеко не всегда это имеет эффект. Но я верю, что даже медицинские вмешательства могут им помочь, только если есть вера в успех. А вера — дело тонкое, индивидуальное...

Новогодние праздники подходили к концу, был канун Рождества, я, разумеется, дежурила, потому что целых 5 дней до этого бездельничала. Телефонный звонок напугал меня, как-то очень неожиданно и резко он ворвался в тишину ординаторской. Увидев номер Марины, моя тревожность усилилась. «Он странно шевелится. Я вспомнила, что Артем шевелился так же накануне операции». Через 40 минут напуганная Марина лежала на кушетке в приемном покое. «Он все время меня толкает вот сюда», - она показала на конкретную точку справа на животе. Я ощутила эти волнообразные шевеления. Сердцебиение ухом было совершенно нормальным. «Поднимайте ее на КТГ на этаж,» - скомандовала я. Аппарат выдавал идеальные показатели и через 20 минут сообщил, что исследование окончено. «Все нормально», - радостно сообщила мне акушерка. - «Отключаю от аппарата?» «Давай еще продолжим исследование до 1 часа. Хорошо?» - что-то не давало мне покоя. Акушерка была недовольна, она хотела пойти попить чай, а тут придется еще 40 минут сторожить пациентку. Я слушала ровные сердцебиения, доносившиеся из коридора, почему-то нет учащений, отметила я для себя, заснул что ли малыш. На несколько минут я отвлеклась и тут поймала себя на ощущении, что характер звука изменился, сменился ритм. Я вышла в коридор. Акушерка подняла голову за стойкой поста: «Вам тоже кажется, что реже становится?» - спросила она. Эта акушерка хоть и недовольна моим распоряжением, но она очень опытная. Она тоже это слышит. Мы подошли к Марине. На длинной ленте была почти идеальная кривая. Почти. «Смотри, - я обратилась к акушерке, - за 20 минут этого не было видно, а сейчас понятно, что сердце постепенно замедляется.» «Да, точно.» Тут аппарат издал противный звук тревоги: «Проверьте состояние плода! Проверьте датчики! Ухудшение состояние плода!» Я рефлекторно нащупала в кармане телефон: «Операционная? Срочно, разворачивайтесь. Острая гипоксия. Мы едем!» В ту же секунду я услышала, как по коридору моя акушерка уже везла каталку. Она все знает, она очень опытная…

Через 12 минут мне на руки выплеснулись зеленые воды, сердце замерло. «Неужели не успела...» Мальчик не шевелился, но я ладонью ощутила редкие сердцебиения. «Только живи!» Я обтерла его пеленкой и почувствовала судорожный вздох. Через минуту он кричал, отпихивая назойливого неонатолога, пытавшегося послушать его. «Все хорошо! Легкие чистые! Молодцы, акушеры!» - сообщила она. «Ну вот и разрешилась, девочка», - пробормотал старенький анестезиолог, поглаживая волосы спящей Марины. Я вытащила послед и рассматривала его. Сквозь прозрачную блестящую оболочку пуповины просматривались черные столбики, словно четки, вдоль основного сосуда, пока еще не слившиеся в единый конгломерат. «Это тромбы?» - спросила меня ассистент. Я кивнула. Даже не верилось, что мы поймали те секунды, которые отделяют жизнь от смерти. «Не помогло мое лечение,» - сказала я, вздохнув. «Как это не помогло? Помогло! - возразила мне ассистент. - Она до 37 недель доносила. Так редко бывает с таким количеством мутаций». Я опять кивнула — пожалуй, она права, хотя лекарство и не подействовало на пуповину. Открытия не будет, ну и ладно! Главное, что он жив и его уже поругивает в шутку акушерка за только что испачканные пеленки: «Не успел родиться, уже все перепачкал! Вот во что я тебя теперь заверну, а?» Малыш проворчал что-то и снова стал отпихивать от себя руки. «Сильный какой!»

Через 4 часа я принесла Рому к только что проснувшейся Марине. Обычно мы так не делаем, но я не могла поступить по-другому. Рома чмокал губами и сонно приоткрывал глазки. «Боже, какой хорошенький! - воскликнула Марина. - Можно мне взять его на руки?» Она с трудом уселась в кровати, и я положила ей Рому на колени. В полутемной комнате Марина была одна. Лампочка под пеленкой (чтобы не раздражать пациенток) слегка мерцала и напоминала свет от свечи. За окном шел снег, дорогу совсем замело. Где-то очень далеко слышался рокот трактора, пытающегося расчистить путь для скорых.
«Спасибо Вам!» Марина прижала к себе Ромку. Шапочка, которую надевают на время операции, слетела, и роскошные черные длинные волосы упали Марине на плечи. И было в этом что-то волшебное, что-то невозможно сказочное… Снег за окном… Приглушенный свет... Женщина с ребенком на руках… зимняя ночь… тишина… «Вы пойдете праздновать Рождество?» «Особо некогда праздновать, - ответила я. - К ночи как всегда полная родовая собралась.» «И все же найдите минутку и отпразднуйте! И за нас с Ромкой тоже...»
Это было мое разрешение… разрешение на Рождество.
Из другого конца коридора, со стороны родовой, раздался первый крик еще одного новорожденного. Жизнь бесконечна...